Пленница в башне - Страница 26

— Ради Барбары в меньшей степени, — сухо отозвался он, — а в основном ради вашей независимости, для которой невыносима мысль о том, чтобы принять мою помощь. A sus ordenes, senorita. Рог ahora!

— Прошу прощения, сеньор? — Она слегка покраснела. Стремительное кастильское наречие было недоступно ее пониманию, но она могла бы поклясться в том, что последние два слова прозвучали с угрозой.

— Все будет так, как вы хотите, мисс Кэррол. — Он отвесил ей короткий, учтивый поклон. — Не сомневаюсь, что вы будете чувствовать себя с нами в большей степени как дома, если не станете все время думать, что вас терпят из милости.

Она вздрогнула, уловив в его голосе вызов, и резко ответила, что в ту ночь, когда он вез ее сюда, он вовсе не сгорал от радости при мысли, что должен взять ее на свое попечение. Перед ней снова возникло его темное лицо, склоненное над скамьей, на которой она рыдала, и взгляд, с которым она столкнулась, открыв глаза. В этом взгляде она прочитала с трудом сдерживаемое нетерпение, смешанное с мрачным смирением, — будто он испытывал негодование от такого насилия над собой, но слишком чтил кодекс чести, чтобы снять с себя обузу и на первом же самолете отправить ее в Англию.

Ванесса была благодарна ему за гостеприимство, но ее согласие на должность компаньонки Барбары в корне меняло их отношения, которые уже не были отношениями между хозяином и гостьей. В испанских семьях компаньонка не считалась важной персоной, но она убеждала себя, что предпочитает эту роль, дающую ей независимость в том положении, в котором она пребывала теперь. В должности компаньонки Барбары ей приходилось ждать от дона Рафаэля только вежливости и равнодушия; всякие проявления дружелюбия были бы излишни.

— Тогда все в порядке, сеньор? — холодно спросила она.

— Мне кажется, что да, — невозмутимо ответил он. — Мне самому ознакомить Барбару с нашим договором, или вам кажется, что будет лучше, если это сделаете вы?

— Лучше я, — быстро ответила Ванесса, опасаясь, что этот разговор может привести к ссоре между ним и девушкой. Барбара была влюблена и, следовательно, склонна к необдуманным поступкам, а дон Рафаэль, хотя и не сторонник бурных сцен, все же был способен закатить впечатляющий скандал, если бы узнал что предполагаемый жених не кто иной, как его беспутный кузен. Это расцветающее пышным цветом дело следовало оборвать в стадии бутона, иначе разразившийся скандал уничтожил бы лучшее, что было в характере дона Рафаэля, — покровительственное, почти отеческое отношение к Барбаре.

Он положил на место дневник своей матери, затем, прежде чем Ванесса успела прошептать «доброй ночи» и избавить себя от его присутствия, он снял с полки другой том, потоньше, и заметил:

— Как жаль, что вы не читаете по-кастильски. Я уверен, что вы получили бы большое удовольствие от этой книги. Она написана тем умирающим языком, который так нравится женщинам. Это классическая поэма о Сиде — увлекательное сочетание легенды и фактов. Вам приходилось слышать что-нибудь о Сиде?

Она кивнула, хотя в ее голове и промелькнула мысль, что Сид Кампеадор — знаменитый герой Испании, сражавшийся за ее независимость в те времена, когда большую часть страны захватили мавры, был, возможно, похож на человека, который стоял теперь перед ней и с легкой рассеянной улыбкой на надменных губах читал про себя строки поэмы.

— Сид — своеобразный испанский Ланселот — рыцарь в сверкающих доспехах. Тиран в нем сочетался с бесстрашным вожаком, а это довольно интересная комбинация.

— Очень интересная, — повторила она, чувствуя, как сердце трепещет у нее в груди, когда взгляд Рафаэля пронзает ее из-под длинных ресниц, которые нисколько не умаляли мужественности его облика.

Он слегка улыбнулся, положил книгу на свое кресло, и, взяв ее за локоть, подвел к шкафу в дальнем углу кабинета.

— Хотя вы и не можете читать поэму, я выберу для вас что-нибудь другое, что тоже вам понравится… — Его теплая рука разжалась, и она, теперь уже его покорная слуга, увидела, как он открыл шкаф, в котором хранилась фантастической красоты коллекция вееров из парчи и слоновой кости, драгоценных гребней, серебряных и золотых безделушек, усеянных темными камнями, и множества чудесно мерцающих испанских шалей.

— Это безделушки моей матери, — с улыбкой пояснил он. — Я помню, хотя был тогда еще ребенком, как она сидела и любовалась ими, обмахиваясь веером, как умеют это делать только испанские женщины, примеряя то браслет, то ожерелье; как ее чудесные карие глаза улыбались моему отцу, что пробуждало в моей душе неистовую ревность. Для меня предназначались другие взгляды, не менее обворожительные. Теперь мне самому смешно вспоминать свои детские фантазии и эту ревность. — Его длинные пальцы извлекли из черной бархатной коробки сверкающее ожерелье из зелёных камней, соединенных серебряной цепочкой. — Это изумруды из Колумбии. Неплохое ожерелье, правда? — Он взглянул на камни, сверкающие на ладони, ненужную безделушку женщины, которая парила над залом, глядя с портрета на стене. — Не хотите примерить? — С улыбкой спросил дон.

— О, нет! — Ванесса в испуге отпрянула. — Они слишком хороши для меня.

— Вы так считаете? — Он приподнял одну бровь и окинул ее неторопливым взглядом. — Наверное, всем англичанкам свойственно недооценивать себя? Ваши глаза и кожа созданы для того, чтобы носить изумруды. Может быть, вы имеете в виду, что сейчас на вас чужое платье, которое вам не слишком идет?

Она прижала руки к темно-фиолетовому одеянию, которое вопиюще не шло к ее зеленым глазам и медным волосам. Кто бы мог подумать, что дон замечает и такие вещи!